Сегодня вы сможете услышать последнее из не вышедших еще в эфир интервью со скончавшейся 29 ноября поэтессой и правозащитницей Натальей Горбаневской, записанное в дни ее последнего пребывания в Чехии. Говорили мы о стихах, посвященных Праге, книге «Города и дороги», вобравшей в себя странствия и возвращения в любимые места, вере или великом княжестве поэтов.
Наталья Горбаневская с Лоретой Вашковой, октябрь 2013 г. (Фото: Кристина Макова, Чешское радио — Радио Прага) Оглядываясь назад, я вижу, что среди тем, на лужайку которых мы приземлялись неоднократно, оказывался также лейтмотив способности задаваться вопросами, которой мы все были наделены в детстве. Наталья Горбаневская предположила — может быть, у многих людей потом отпадает готовность задаваться вопросами, потому что им кажется, что они знают все ответы? И сразу же добавила, что она к их числу никак не принадлежит.
— Я ответов до сих пор не знаю, и между «да» и «нет» все время колеблюсь. У меня есть такое стихотворение старое — ну, не такое уже старое, лет двадцать назад написанное, или больше даже, наверное.
«Нет!» — наверное таков
был мой первый крик,
трудно учится язык…
Ну, прошу прощения, не помню наизусть…
И я не помнила этих стихов наизусть, поэтому привожу текст стихотворения дополнительно – прим. ред.
«Нет!» — наверное таков
был мой первый крик,
трудно учится язык
— «во веки веков,
еле выговорить, — да,
si, и ja, и yes».
Yes, my Lord, my God. Звезда
катится с небес .
Это такое религиозное стихотворение, в котором, я, наконец, позволяю себе сказать Господу Богу «да», но это – Господу Богу. Это не значит, что это «да» остается каждый момент таким твердым, это еще надо, чтобы Господь Бог помогал мне держаться за это «да». Поэтому я действительно все время вопрошаю. Это я тут, когда выступаю в Чехии — по телевидению, в Карловом университете, я так все раскладываю по полочкам, очень быстро рассказываю — ну что как было рассказываю, что я думаю о России. Я никогда не думаю, что я стопроцентно объективна, во всем права. Я верю в правоту своих поступков, и надеюсь, что я не ошибаюсь.
Затронули мы с Натальей Евгеньевной и тему странствий, которую впитала в себя ее книга «Города и дороги».
— Прага, пражские реалии туда не попали?
— Нет, вы знаете, Праги там как раз нет. Там много разных городов, но Праги нет. Прага у меня есть в одном только стихотворении – старом, написанном еще, наверное, в году 1973.
Я не спасла ни Варшаву тогда, и ни Прагу потом.
Это я не спасла ни Варшаву тогда и ни Прагу потом, это я, это я, и вине моей нет искупленья, будет наглухо заперт и проклят да будет мой дом, дом зла, дом греха, дом обмана и дом преступленья.
И, прикована вечной незримою цепью к нему, я усладу найду и отраду найду в этом страшном дому, в закопчённом углу, где темно, и пьяно, и убого, где живёт мой народ без вины и без Господа Бога. «Варшаву тогда» — это в 1944, когда было варшавское восстание, а Красная армия стояла на правом берегу Вислы.
— Еще есть о Праге ваше стихотворение «А дело было в августе», оно воспринимается как дневниковое…
— Конечно, у меня есть:
А дело было в августе,
с пяти сторон светало:
под «Ах, майн либер Августин» —
берлинские войска,
московские — под «Яблочко»,
венгерские — под Листа
(двенадцать лет назад у них
раздавлена столица).
А вот болгары — подо что?
Что им под ногу подошло?
«Прощание славянки»?
И шли полки за рядом ряд,
и просыпался Пражский Град,
во сне услышав танки.
— Спасибо большое. Могли бы мы еще вернуться к «Городам и дорогам», о чем эта книга?
— Вы знаете, во-первых, я пишу стихи обычно или на ходу, или в транспорте и поэтому и сам этот ход, и все виды транспорта, и все пейзажи вокруг меня, и города, в которых я побывала, все как-то находят отражение. А виды транспорта – это от автостопа, от трамвая и до самолета.
— А автостоп давно случался в вашей жизни?
— Да, конечно, конечно. Вы знаете, у меня есть ночные трамваи или ночные троллейбусы, которыми я возвращалась к себе домой в Москве на «Сокол», они у меня столько раз встречаются.
— Какие города отпечатались в книге?
— Каких там только нет! Конечно в первую очередь больше всего — это Москва, Ленинград — Петербург, Париж, Вильнюс.
— Вильнюс?
— Вильнюс, может быть, мой самый любимый город. И многое другое вошло, и те, где я побывала случайно – Флоренция.
— А почему Вильнюс — самый любимый у вас?
— Я вообще в Прибалтику любила ездить, я в Прибалтику много ездила, но Вильнюс я ощутила каким-то самым родным. Во-первых, я в Вильнюсе крестилась, в 1967 году. И, во-вторых, я крестилась в Вильнюсе, но в православие, а, я думаю, нам, православным, католические города все- таки ближе, чем протестантские. И сама архитектура, и какой-то дух, и, скажем, дымка над этим городом.
В 1977 году приехал в Париж, проездом в эмиграцию в Америку, Томас Венцлова. Мы с ним сидели на углу в кафе на улице, пили горячее вино. Он говорил: – Ну, могли бы мы с тобой когда-нибудь думать… А потом поглядел и сказал: – Правда, Париж похож на Вильнюс? А я: – Томас, конечно, правда, только я никому здесь этого не могу объяснить! Я когда делаю какие-то записи в своем жж о Вильнюсе, я пишу — вот еще картинки моего любимого города.
Как вольно дышит Вильно по холмам —
как я после последнего объятья.
Но почему задернуты распятья?
И почему расстаться надо нам?
Вильнюс — особый город, он же не просто литовский город. Он литовско-польско-русско-еврейский…
— Белорусский …
— Белорусский, конечно, Вильня. Это Великое княжество Литовское. Великое княжество Литовское – это шире и любых национальностей, и национализмов, это такое государственное образование, которого уже нет, но которое до сих пор можно воображать, можно фантазировать. Но ведь оно было реальным, и почему бы ему когда-то опять не стать реальным?
В начале декабря нынешнего года в Петербурге состоялась международная конференция «Чеслав Милош и Россия», гостем которой должна была стать Наталья Горбаневская. Один из последних, как оказалось, ее телефонных звонков касался милошевской темы. Наталья Евгеньевна связалась по телефону с польским координатором конференции Николаем Ивановым во Вроцлаве и попросила его распечатать текст своего выступления — у нее дома в Париже сломался принтер. У некоторых в минуту смерти дома останавливаются часы, а тут — принтер. Но чем же принтер не часы, отсчитывающий секунды и часы жизни поэта строчками и абзацами? О Милоше и его годе зашла речь и во время последней нашей встречи с поэтессой в Праге.
— В 2011 году, когда везде проводились милошевские фестивали, я была на фестивале Милоша в Минске. И как называется этот фестиваль, который проходит раз в год или раз в два года? Он называется «Великое княжество поэтов» (идея «Великого княжества поэтов» родилась во время встречи белорусских и литовских поэтов – прим. ред). И вот это великое княжество поэтов, которое действительно собралось в том году в честь великого гражданина Великого княжества Литовского Чеслава Милоша, было совершенно реальным. Мы все были совершенно реальны: Андрей Ходанович, Рышард Кореницки, украинские поэты – Сергий Жадан, я … Было много, я просто часть перечислила, по одному от каждого. Это было удивительно хорошо. И литовцы там были. Литовцы, которые выпускают замечательные книги по результатам этих фестивалей на трех, а иногда и четырех языках — переводы. Оно не умерло — Великое княжество Литовское.
Я тоже не скажу, что Вильнюс лучше Парижа или Праги, но у меня с ним — особые отношения, хотя с Парижем и с Прагой у меня тоже особые отношения. И как с двумя городами Вроцлавом и Люблином, моими любимыми городами в Польше.
Книга «Города и люди» — в ней набралось 400 страниц, потому никак не случайна, подчеркнула Наталья Горбаневская.
— Причем, вы знаете, там есть какие-то вещи, которые даже не могли отразиться. Например, там есть стихи, в которых фигурирует Люксембургский сад. А у меня есть стихи, в которых ничто не фигурирует, и они в эту книгу не вошли – стихи, посвященные Андрею Дмитриевичу Сахарову, но я помню, как я их сочиняла, идя вдоль решетки Люксембургского сада. Я у некоторых стихов помню места, в которых я сочиняла, и для меня это очень важно.
Композитор Эрвин Шульгоф и танцовщица Мильча Майерова (Фото: Wikimedia Commons, Free Domain) Сегодня мы познакомимся с творчеством композитора, которого, к сожалению, мало кто знает даже в его родной Чехии, не говоря уже о загранице. Речь идет о Эрвине Шульгофе (1894-1942). Шульгоф одним из первых композиторов стал активно использовать джаз в симфонической музыке. Однако мы сегодня начнем знакомство с его творчеством с камерных произведений, и послушаем его цикл пьес для фортепиано Fünf Pittoresken für Klavier (1919). 
